Публикации

Исторически, основные принципы международного миротворчества были сформулированы западными державами, так как они идеологически доминировали в международных институтах, включая и институты семьи Объединенных Наций. Лишь сравнительно недавно растущие державы – среди них Россия и Китай – начали формулировать собственные принципы миротворчества и реализовывать их на практике. В то время как основные задачи миротворчества понимаются западными странами и растущими державами сходным образом, существенные акценты политики расставляются по-разному. События в Сирии и вовлеченность в них России подчеркнули различия в нюансах двух подходов к миротворчеству в целом, и в участии внешних держав в миротворческих операциях.

 Для Соединенных Штатов и большинства европейцев цель миротворчества и разрешения конфликта состоит в защите индивидуальных прав и свобод, а также в осуществлении «демократического транзита» с целью установления либерально-демократического режима на месте авторитарного.

 Для России, также, как и для некоторых других растущих держав, целью миротворчества и разрешения конфликта является укрепления местной государственности, с тем чтобы государство могло обеспечить закон и порядок на своей территории, а также стабилизировать ситуацию в стране и регионе. Западных подход предполагает, что страны-доноры лучше знают, как решать местные проблемы. Растущие державы придерживаются менее догматического подхода и признают за всеми участниками процесса право на ошибки.

 Предлагаемая статья анализирует подход России к проблеме миротворчества на теоретическом и практическом уровне.

Исследования показывают, что масштабы неформальной занятости и скрытой оплаты труда в России значительны и возрастали даже в условиях экономического роста и проведения налоговых реформ на протяжении 2000-х гг. Консенсусные оценки неформальной занятости по различным исследованиям охватывают 20-30% занятых. Кроме того, в соответствии с оценками авторов статьи, от пятой части до трети заработков российских работников находятся в тени регулирования. Основным источником роста неформальной занятости является занятость по найму, связанная с оказанием услуг физическим лицам. Изучение структуры российской неформальной занятости и ее характеристик показало, что рост неформальной занятости сопряжен со снижением производительности труда и возрастанием рисков социальной незащищенности работников и не содержит инновационного потенциала роста экономики. Распространение неформальной занятости в России связано, прежде всего, с несовершенством институциональной среды. Мировой опыт свидетельствует, что успехов в снижении масштабов неформальной занятости можно достичь только реализуя комплексную политику, охватывающую различные сферы регулирования, сочетающую стимулирующие и санкционные механизмы, и включающую более широкие задачи по улучшению институтов, экономическим реформам, и изменение социальных норм, связанных со снижением приемлемости неформальных отношений. В рамках исследования сформулированы рекомендации по снижению неформальной занятости и скрытой оплаты труда, учитывающие как мировой опыт, так и специфику причин неформальной занятости в России и те усилия, которые уже были предприняты российским правительством.

В статье анализируется место Всеобъемлющего регионального экономического партнерства (ВРЭП) в системе многостороннего экономического сотрудничества в Азиатско-Тихоокеанском регионе (АТР). Рассматриваются основные особенности инициативы с точки зрения ее функционала и механизмов реализации.

В ходе исследования выделяются ключевые факторы (экономические, технические и политические), препятствующие продвижению инициативы ВРЭП. Помимо этого, подводятся итоги последних раундов переговоров и встреч в многостороннем формате. В частности, речь идет о 18 и 19 раундах переговоров, а также о 3-й Межсессионной встрече министров торговли стран ВРЭП и 5-й встрече министров торговли стран ВРЭП прошедшей в сентябре 2017 г. на Филиппинах.

В главе рассматриваются две тенденции в современной мировой политике - тенденция к политической интеграции и тенденция к политической диссипации - и анализируются возникающие в связи с ними возможности и шансы для российской внешней политики.

Эксперты Высшей школы экономики в течение двух лет разрабатывали тематику человеческого капитала на площадке Центра стратегических разработок. Результатом этой работы стали соответствующие разделы Стратегии социально-экономического развития России до 2024 г. и с перспективой до 2035 г. Целевой сценарий данной Стратегии базируется на трех равнозначных и взаимосвязанных приоритетах: технологическом обновлении, развитии человеческого капитала и построении современного государства. По тематике человеческого капитала было опубликовано пять докладов, которые посвящены демографическим вызовам, тенденциям, институтам и структурным изменениям на рынке труда, миграционным процессам, необходимым изменениям в системе здравоохранения, предложениям по формированию современной системы образования.

На XIX Апрельской международной научной конференции НИУ ВШЭ по проблемам экономики и общества на обсуждение выносятся предложения, реализация которых, по нашему мнению, обеспечит решительный прорыв в экономическом и социальном развитии за счет формирования и использования знаний, умений и компетенций людей. За два года работы ряд предложений по изменениям уже приняты, например, решение о повышении минимальной заработной платы до величины прожиточного минимума вступает в силу с 1 мая 2018 г. Некоторые предложения вошли в отраслевые стратегии развития или в приоритетные проекты, например, решения о развитии медицинской помощи на основе новых медико-информационных технологий. Поскольку в данных тезисах мы хотим показать весь комплекс необходимых для прорыва изменений, уже реализуемые мероприятия сохранены в системе предлагаемых проектов и шагов.

В статье делается попытка объяснить драматическую трансформацию каталонской политики в конце 2000-х – начале 2010-х годов: резкое усиление националистических настроений и превращение сепаратизма в доминирующее политическое течение в Каталонии. Автор показывает, что успех каталонского сепаратизма стал результатом сложного взаимодействия факторов самого различного уровня от специфической организации каталонского социума и особой политической культуры каталонцев до воздействия финансово-экономического кризиса конца 2000-х годов и неадекватной реакции на события в Каталонии испанского правительства и ведущих политических партий страны.

В коллективной монографии представлены итоги исследований ведущих российских ученых-международников по широкому кругу вопросов, связанных с особенностями эволюции постбиполярной системы международных отношений, а также попытками Российской Федерации определить и переосмыслить свое место в ней и теми внешнеполитическими вызовами, с которыми ей приходится в настоящее время сталкиваться. Какой характер носит современная архитектура международных отношений, в каком направлении она меняется, насколько она приблизилась к тому, чтобы стать действительно многополярной, в чем в нынешних условиях заключаются национальные интересы России, может ли наша страна превратиться в самостоятельный центр силы и каков должен быть ее оптимальный внешнеполитический курс? На эти принципиальные для российской науки о международных отношениях и пытаются дать ответ участники данного проекта. Монография состоит из двух разделов — первый посвящен ключевым проблемам формирования нового мирового порядка и роли в этом процессе Российской Федерации, второй — основным направлениям ее внешней политики, ее стратегии и тактике в важнейших для нее регионах планеты и особенностям ее отношений с ведущими акторами мировой политики.

Для широкого круга читателей, в первую очередь для политологов, международников, востоковедов, историков и журналистов.

Вопрос либерализации торговли со странами АТР – один из ключевых в повестке интеграции России и ЕАЭС в торгово-экономические связи в АТР. Однако заключение соглашений о зоне свободной торговли традиционно негативно воспринималось как в России, так и странах-партнерах ЕАЭС в силу превалирующей крайне консервативной торговой политики. Для оценки рисков таких соглашений была проведено исследование, моделирующее ситуацию полной либерализации торговли товарами России с Республикой Корея, Сингапуром, Индией, Японией и Китаем. Страны были выбраны на основе текущих переговорных треков ЕАЭС и анализа российской внешней торговли со странами АТР. Моделирование производилось с помощью модели частичного равновесия, встроенную в программу SMART, которая предоставляется World Integrated Trade Solution.

В работе выделяются ключевые товарные группы, увеличение импорта которых можно ожидать при полной отмене тарифных пошлин с российской стороны (с учетом чувствительных тарифных линий). Кроме того, авторы приходят к выводу, что в таком случае импорт индийской и корейской продукции увеличится примерно на 7,5%, японской – на 7%, сингапурской – на 6,5% от стоимости импорта из данных стран. Моделирование показало увеличение импорта китайской продукции на 8%, однако, в абсолютном выражении данный прирост превышает текущий уровень торговли с Индией и Сингапуром вместе взятых, что подтверждает низкую вероятность запуска переговоров о ЗСТ с Китаем в кратко- и среднесрочном периоде.

Поскольку ЗСТ охватывает не только тарифные меры, но и другие важные аспекты международного торгового регулирования, в статье были представлены результаты анализа уже подписанных и вступивших в силу ЗСТ Китая, Японии, Индии и Республики Корея, а также приложений к ним. Данный анализ позволил выявить устойчивые практики в данной области и определить ключевые переговорные приоритеты стран Азии на текущем этапе. Применительно к России, анализ показал, что перспективные для российского экспорта категории товаров в рассматриваемых странах чаще всего относятся к чувствительным (мясо, злаки, молочная продукция и т.д.) и не подпадают под ЗСТ. В связи с этим по данным товарам и российским ведомствам, и ЕЭК для наращивания экспорта в страны Большой Евразии будет принципиально важно направить максимум усилий на нейтрализацию нетарифных барьеров по данным товарным категориям.

В ходе исследования также было подтверждено, что ЗСТ влекут за собой значительный рост товарооборота между странами или, по крайней мере, замедление его снижения (как в случае ЗСТ Китай – Республика Корея) – в последнем случае по товарам, включенным в ЗСТ падение товарооборота было меньше, чем по «чувствительным». Подтвердилось и то, что подобные соглашения нацелены не только на увеличение взаимной торговли товарами благодаря снижению таможенных тарифов, но и усиление взаимодействия между странами в таких направлениях, как регулирование нетарифных мер, в особенности СФС и ТБТ.

В данной статье рассматривается китайская политика помощи Юго-Восточной Азии. Выделяются факторы, способствующие росту интереса КНР к региону, анализируются основные формы и направления политики помощи КНР в отношении стран ЮВА.

В качестве кейсов приводятся страны бассейна реки Меконг (Мьянма, Камбоджа, Лаос, Вьетнам, Таиланд) в силу их геоэкономической и геополитической значимости для Китая. В заключение автором приводится оценка эффективности политики КНР по оказанию помощи Юго-Восточной Азии.

Анализируются концептуальные основы китайской помощи внешнему миру, ее основные цели и особенности. Показано, что используемые КНР подходы к ее оказанию принципиально отличаются от западных как на уровне политических деклараций, так и практики. Выделены основные формы и направления китайской помощи странам Центральной Азии, проведена оценка ее эффективности.

Снижение темпов экономического роста и структурные изменения в промышленности Китая внесли существенный вклад в замедлении роста энергопотребления. При этом в структуре энергопотребления природный газ занимает лишь 6% и поэтому обладает высоким потенциалом замещения других источников энергии (прежде всего, угля). На 2020 г. Китай прогнозирует потребление газа на уровне 360 млрд. м3, к 2030 г. – 550-600 млрд. м3.

Поскольку потенциал внутреннего производства в стране ограничен, импортная зависимость продолжит расти. В статье анализируются факторы роста и прогнозы потребления природного газа в Китае, а также возможности для импортеров при неизбежном наступлении дефицита, который не предусмотрен текущими импортными контрактами.

Предлагаемая работа – глава новой версии коллективной монографии, изданной более двадцати лет назад Центром японских исследований Института востоковедения РАН. 

Статья входит в сборник «Полевые цветы» — Международный литературно-художественный, научно-исследо- вательский, культурно-просветительный альманах композиционных жанров. Издаётся Московской областной организацией союза писателей России при поддержке Обще- российской общественной организации «Общество «Россия - Япония» и Акитской международной сети хайку, танка и сэнрю (Akita International Haiku, Tanka, Senryu Network).

В статье представлен подробный анализ данных официальной статистики сиротства в России. Используя широкий набор источников данных, авторы показывают, что, несмотря на устойчивое снижение на протяжении последних пятнадцати лет, первичный риск сиротства в России остается высоким. Так, число выявленных в течение 2015 г. детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, превышало 2% от общей численности детей в возрасте до 18 лет. Анализ статистических данных свидетельствуют о происходящем с начала 2000-х гг. процессе деинституциализации сиротства: если в 2000 г. доля детей, проживающих в институциональных учреждениях, в общем числе детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, достигала 27%, то к 2014 г. этот показатель снизился до 11,5%. Авторы связывают это как с положительной экономической динамикой 2000-х гг., так и развитием системы устройства. В то же время, в статье показано, что действующая система выявления и устройства детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, воспроизводит ряд серьезных проблем. Во-первых, несмотря на то, что более 80% ежегодно выявляемых детей имеют одного или обоих родителей, задача по восстановлению кровных семей все еще не рассматривается в качестве приоритетной в системе устройства: по данным официальной статистики только один из десяти детей возвращается к родителям после изъятия из семьи. Во-вторых, отдельные группы детей по-прежнему относительно редко попадают на семейные формы устройства. Так, до настоящего времени высокие риски длительной институциализации наблюдаются в отношении детей старших возрастов, а также в отношении детей с физической или психической инвалидностью. В-третьих, общая распространенность случаев повторного сиротства, то есть возвратов детей в институциальные учреждения из семей, равно как и динамика числа таких случаев в последние годы указывают на важность профессиональной подготовки замещающих родителей и на необходимость постоянного сопровождения замещающих семей, пока что не получивших должного развития в России. В заключительной части статьи авторы обсуждают применимость полученных в ходе анализа статистики результатов для корректировки политики, адресованной детям-сиротам и детям, оставшимся без попечения родителей.

The U.S. defence community is currently debating a range of capability requirements and top priority investments that will shape U.S. strategy and the use of force in the 21st century. Embedded in a broader conceptual umbrella of the Third Offset Strategy, the U.S. Department of Defence (DOD) seeks to develop technologically enabled novel operational and organisational constructs. This would sustain U.S. military superiority over its capable adversaries at the operational level of war, thereby strengthening conventional deterrence. At the same time, the Third Offset strategy aims to revamp institutional agility in U.S. defence management to succeed in a dynamically evolving operational environment. By speeding up the implementation of organisational and conceptual innovation, a strategic technological advantage is sustainable. Strategic effectiveness of the Third Offset, however, will not only depend on the institutional agility and adoption capacity – the financial intensity and organisational capital required to adopt military innovations, but will also depend on the responses, resources, and counter-innovations by peer competitors. Notwithstanding the diffusion and convergence of novel technologies – electronic miniaturisation, additive manufacturing, nano-technology, artificial intelligence, space-like capabilities, and unmanned systems that are likely to alter the character of conflict over time, the patterns of “challenge, strategic response, and adaptation” will continue to shape the direction and character of long-term strategic competitions. Accordingly, this report aims to ascertain the evolving contours of the Russian strategic thought and responses toward the Third Offset strategy. It argues that while the U.S. Third Offset is a recent development, its core technological initiatives have been a significant causeof concern for Russia for a long time. In this context, Russian responses to counter these initiatives consist of two major elements: The first one is ‘countering the Third Offset Strategy with the First Offset Strategy’, which means prioritising the development of a wide array of both strategic and tactical nuclear weapons systems. For Russia, maintaining a sophisticated arsenal of nuclear weapons can effectively offset conventional military innovations of the U.S., NATO, and China. The second element of the response strategy is more ambitious, and carries greater technological risks. Russia began to counter many U.S. technological initiatives via similar indigenous programs, although more narrowly focused and smaller in scale. In October 2012, Russia established the Advanced Research Foundation (ARF) – a counterpart to the U.S. DARPA. The ARF focuses on similar areas such as the Third Offset Strategy, including hypersonic vehicles, artificial intelligence, additive technologies, unmanned underwater vehicles, cognitive technologies, directed energy weapons, and others. Although in some programmes, Russian military research and development are at initial stages relative to the U.S., in other areas such as directed energy weapons, rail gun, hypersonic vehicle; unmanned underwater vehicle programmes are progressing into advanced stages. The key challenge for Russia, however, is a sustained resource allocation to translate these disruptive innovations into actual military capabilities.